А «папина дочка» жалела, что отец больше не пишет стихи.
Источник: Российская газета
«Первая дверь налево от зимней канавки…»
Сначала было письмо, в котором автор просила подтвердить факт ее пребывания в блокадном Ленинграде:
«Здравствуйте! Меня зовут Елена Михайловна Петрова (по мужу), родилась в Ленинграде. Живу в Софии. В начале войны мой отец, Михаил Александрович Максимов, ушел добровольцем на фронт… Спустя какое-то время я, мама и бабушка переехали в бомбоубежище под Эрмитажем. Помню, что вход был со стороны Невы — первая дверь налево от Зимней канавки, если смотреть в сторону Невы…».
Потом был недолгий поиск: в музейном архиве без труда нашли список проживавших в эрмитажном бомбоубежище. И в конце января 2011 года Елена Михайловна стала обладателем памятного знака «Житель блокадного Ленинграда».
А недавно она приехала в город своего детства…
Подарок на рождество
Мы стоим под низкими тяжелыми сводами в окружении сегодняшних обитателей бомбоубежища — знаменитых эрмитажевских кошек. Яркий свет, аппаратура климат-контроля, вентиляция…
А моя собеседница вспоминает совсем другие подземные краски и звуки.
— Немцы быстро приближались к Ленинграду. Каждый день диктор по радио сообщал о сданных населенных пунктах, — вспоминает Елена Михайловна. — И все мы с ужасом следили, как сжимается вражеское кольцо — Сестрорецк, Гатчина, куда мы собирались на дачу…
Глава семьи, Михаил Максимов, имел бронь, но ушел на фронт добровольцем в августе 1941 года. Служил в 1-й горнострелковой бригаде помощником командира артиллерийско-пулеметного батальона. Потом был отозван в распоряжение газеты «В решающий бой!» 54-й армии Волховского фронта. Однажды, заехав ненадолго с Волховского фронта в редакцию, военкор нагрянул домой: «Быстро собирайте все необходимое. Будете жить в бомбоубежище под Эрмитажем!».
— Часто ночью мы просыпались от взрывов — это бомбы замедленного действия падали в Неву, — продолжает Елена Михайловна. — Однажды, когда возвращались в бомбоубежище вдоль Зимней канавки, начался артобстрел. Немецкий снаряд попал в портик Нового Эрмитажа и «ранил» одного из Атлантов, раскаленные осколки посыпались к нашим ногам. Осколки шипели, снег вокруг них таял…
В бомбоубежище рядом с нами жила пожилая дама, она начала обучать нас немецкому языку — и это под немецкими бомбами! Еще помню, как поразил меня директор Эрмитажа Орбели. Он кричал на кого-то, кто попытался стянуть кусочек хлеба у находившихся в профилактории, там лежали самые обессиленные: «Как Вы можете красть у своих коллег?! Почему Вы позволяете себе такое скотство?!» А накануне Рождества, в январе 1942 года, Орбели влетел в бомбоубежище с криком: «Быстро собирайте вещи, бомба попала в водопровод!». И мы все очутились в морозную Рождественскую ночь на улице и разбрелись по промерзшим домам.
Зато в пустой квартире их ждал рождественский подарок:
— Бабушка обнаружила клад: оставшуюся с лета, засохшую гущу от ржаного кофе. Она, оказывается, в июне спрятала ее — как удобрение — для цветов. Мы же на дачу ехать собирались в июне… И у нас был праздник — напекли лепешек на касторке, что тоже осталась с довоенного времени. Мне казалось, ничего вкуснее не ела. Хотя папа все время присылал посылки с продуктами из своего офицерского пайка, — иначе до эвакуации мы, наверно, не дотянули бы.
А еще отец присылал свои стихи.
Расставаясь, оба мы не знали.
-Быть в разлуке месяц иль года,
Одного лишь слова избегали,
Горестного слова «навсегда».
Мы с тобою в верности до гроба.
Никогда друг другу не клялись,
Но без слов ей присягнули оба.
В час, когда прощаясь обнялись.
Помню все.
И как стоял в вагоне,
Паровоза тягостный гудок,
И твою фигурку на перроне,
И слезами смоченный платок.
А славу ему принес другой платочек. Синенький, скромный…
ВЫБОР КЛАВДИИ ШУЛЬЖЕНКО.
Именно лейтенанту Максимову редактор поручил написать отчет о концерте Клавдии Шульженко, приехавшей на Волховский фронт. Певице явно понравился интеллигентный, очень музыкальный военкор, легко подбиравший аккомпанемент к любой мелодии.
— У папы был абсолютный слух. Любимый домашний аттракцион: ему играли незнакомую мелодию, он тут же садился к инструменту и воспроизводил ее, — улыбается Елена Михайловна.
Источник: Российская газета
Узнав о том, что Максимов пишет стихи, Шульженко вдруг предложила: а напишите-ка новый текст на музыку Ежи Петербургского. Что-то важное, главное для суровых окопных будней разглядела певица в мирной довоенной песенке «Синий платочек».
Написать требовалось к утру — назавтра концерт в госпитале. Лейтенант заварил крепчайшего чаю, достал репортерский блокнот — и за ночь в нем появились слова, вскоре облетевшие всю страну. «Шел второй год войны, солдаты истосковались по родным, многие потеряли близких, — вспоминал позже Максимов. — Я решил писать о теме верности, о том, что эту верность мы и защищаем в бою». Шульженко стихи понравились. На премьере в госпитале песню с восторгом приняли раненые. А 8 июня 1942 года «Платочек» был опубликован в дивизионной газете «За Родину!». И лейтенант Максимов проснулся знаменитым.
Взгляд в 1942 год
Подвал Эрмитажа, в котором мы сейчас стоим с дочерью фронтового поэта, дал защиту сотням ленинградцев — сотрудникам музея и их семьям, архитекторам, художникам, сотрудникам Академии наук и Академии художеств, артистам…
— Конфету «подушечку» делили пополам на день, — Елена Михайловна возвращается от отцовского триумфа в блокадное бомбоубежище. — Попили кипяточку с «подушечкой» — вот и весь ужин. Как-то с утра бабушка ушла за хлебом, со всеми нашими карточками. И пропала, нет и нет… Уже к вечеру привели совершенно незнакомые люди. Она упала в обморок от голода — тогда это было обычным делом. Но никто карточки и деньги не украл. Чудо. Люди, стоявшие в очереди, привели ее в чувство, подали сумку, в которой были карточки на троих на месяц, и проводили до ворот Эрмитажа. В такое страшное, голодное время никто не позарился…
В феврале 1942 года отец снова заехал с фронта в редакцию. В один из дней решил проведать свою одноклассницу. Вернулся расстроенный и тихо сказал: «Фриду съели…» Я никак не могла понять, как это съели?! Только позже мне объяснили, и я долго не могла успокоиться…
Никогда не забуду и то, как идем с мамой по набережной Невы, мимо Эрмитажа. Люди в саночках воду везут. И покойников. Эта вереница саночек потом долго мне снилась, — светлые глаза Елены Михайловны смотрят сейчас не на меня — в зиму 1942 года. Куда отец присылал ей с передовой веселые стихи.
Получил сегодня папа.
Поутру твое письмо,
И хоть дождик мелкий крапал,
Стало ясно и тепло.
Много папам милых строчек.
Пишут детки цап-царап,
Очень много славных дочек.
Ждут своих хороших пап.
Папа твой к тебе вернется —.
Расцелует, обоймет,
Помни, детка!
Тот дождется,
Кто, как ты, папулю ждет.
Максимовы эвакуировались 2 марта 1942 года по льду Ладожского озера, как и тысячи других ленинградцев, в крытой брезентом полуторке.
— Сидим, скрючившись, машину болтает, покачивает. Брезент снаружи как градом обдает — это осколки льда от взрывов снарядов.
«ЕЕ ПЕЛ ВЕСЬ СТАЛИНГРАДСКИЙ ФРОНТ…».
Из письма Михаила Максимова жене и дочери в Череповец, куда они были эвакуированы: «Вчера на почте были в продаже открытки-песни. Среди них мой “Синий платочек”, тот, что я писал для Шульженко. Есть у меня одна открыточка. Достану еще — пришлю. Лапуле понравится — с картиночками. Приезжали с юга — рассказывали, что ее пел весь Сталинградский фронт. Это приятно… Не скучайте. В этом году войну закончим, а больше нам ничего не надо».
Дата на письме — 26 февраля 1943 года. С «Лапулей» — дочкой Леночкой — Максимов переписывался всю войну. Она вообще росла «папиной дочкой». Судя по фотографиям, удивительно похожа на отца. И чужую боль так же умеет чувствовать, как свою.
— В первые послевоенные годы в Ленинграде было много пленных немцев. Они ремонтировали разрушенные дома, строили дороги, — вспоминает Елена Михайловна. — Помню, лето, окно открыто, сижу за пианино, а во дворе у разрушенного дома возятся пленные — завал разбирают. И я сразу начала Баха играть — я тогда уже в музыкальную школу начала ходить. Чтобы слышали! Думаю, вы хотели нас всех разбомбить, а я вам — вашего Баха назло буду играть! Назло! — После паузы моя собеседница продолжает уже без всякого запала: — Злости, правда, ненадолго хватило. Жалко их было… Тощие, оборванные, форма болтается, как на пугалах. Ленинград тогда только начал приходить в себя, отъедаться, как тогда говорили. У нас был огород за городом, тогда всем давали небольшие земельные участки. У нас там картошка росла. Бабушка сварит картошку к обеду, выйдет из кухни, а я тихонько пару картофелин утащу, спрячу в карман и бегу во двор — немцу дать… Бабушка, оказывается, все замечала, но молчала, чтобы меня не «спугнуть». Тоже их жалела.
Вернувшись с войны, военкор Михаил Максимов вспомнил свою прежнюю, совсем не романтическую профессию инженера-технолога. Работал заместителем директора ресторана «Нева», руководил знаменитым ленинградским «Метрополем»…
P. S. …Завтра моей собеседнице возвращаться в Софию, где, еще в студенчестве выйдя замуж за болгарина, она живет уже 60 лет.
— Ну вот, все петербургские планы выполнила. Осталось только встретиться с папиной женой. Она в последние годы очень сдала, из дому почти не выходит, — уже прощаясь, тихо говорит моя собеседница. И, отвечая на мой незаданный вопрос, добавляет: — После войны родители расстались.
Встретив позднюю любовь, Михаил Максимов жить двойной жизнью не стал, глаз не отводил. Ушел сразу, без грязи.
— Она очень симпатичный человек, у них была хорошая семья, — говорит его дочь.
На могилу Михаила Максимова, на Новодевичье кладбище, они съездили вместе.
Источник: news.mail.ru
